Почему возврат смертной казни - это угроза журналистике и свободе слова?

В Кыргызстане сейчас активно обсуждают инициативу о возвращении смертной казни. Осенью 2025 года администрация президента Садыра Жапарова вынесла на общественное обсуждение об отмене закона № 52 от 16 марта 2010 года о присоединении к международному протоколу об отмене смертной казни. Сам Садыр Жапаров публично заявил, что окончательное решение по этому вопросу он предлагает вынести на всенародное голосование.

Давление на журналистов в делах со смертной казнью

Возврат смертной казни создает особую правовую и психологическую атмосферу, в которой работа по «особым» делам становится не просто сложной, а опасной. Журналист каждый раз выбирает между профессиональным долгом и страхом столкнуться с репрессивной машиной.

Смертная казнь предлагается ввести за «исключительно тяжкие» преступления: убийства и изнасилование детей и женщин. Такие дела всегда вызывают мощный резонанс, и власть стремится максимально контролировать информационное поле. Расследовательские материалы, критические вопросы о качестве следствия и доказательной базе воспринимаются как вмешательство или попытка «оправдать преступника». Отсюда и закрытые заседания, ограниченный доступ к материалам, ссылки на «тайну следствия» и «национальную безопасность».

В этих условиях быстро формируется внутренняя цензура. Редакции учатся «подрезать» формулировки, убирать оценочные слова, избегать острых выводов. Страх становится встроенным фильтром: журналисты боятся не конкретного чиновника, а самой системы, которая в любой момент может обвинить их в клевете, разглашении тайны следствия или «оправдании преступлений». Законы, которые формально защищают репутацию и тайну следствия, на практике превращаются в удобный инструмент запугивания. В результате тексты о судебных ошибках и злоупотреблениях силовиков выходят все реже, а публичная дискуссия сводится к ретрансляции официальной версии.

Особые дела с угрозой смертной казни часто становятся показательными процессами, где власть демонстрирует контроль над «истиной». Журналистов держат на расстоянии, давая понять: «сюда не вмешивайтесь». При этом именно здесь роль независимых медиа критически важна, потому что цена ошибки человеческая жизнь.

Показателен случай с убийством экс-руководителя администрации президента Медета Садыркулова. В 2009 году его, Сергея Слепченко и водителя Кубата Сулайманова нашли в сгоревшей машине под Бишкеком; власти назвали это ДТП и быстро нашли «виновного» Омурбека Осмонова, которого осудили за нарушение ПДД с гибелью трех человек. Любые сомнения в официальной версии трактовались как политическое вызвание. Лишь после Апрельской революции 2010 года дело пересмотрели и выяснилось, что Садыркулова похитили, пытали и убили, а аварию инсценировали, в деле появились фамилии Бакиевых и их силового окружения. Если бы в тот период действовала смертная казнь и её активно применяли, Осмонова могли бы казнить задолго до пересмотра дела, а журналисты, сомневавшиеся в версии «ДТП», рисковали бы не только карьерой, но и свободой.

В системе, где государство готово лишать жизни и одновременно подавляет публичное сомнение, судебные ошибки становятся не исключением, а закономерностью. Там, где журналистов запугали молчать, смертная казнь неизбежно превращается в орудие необратимой несправедливости.

Возврат смертной казни как политический сигнал

Решение о возвращении смертной казни никогда не бывает просто юридическим шагом — это всегда акт политической демонстрации. Государство, которое вновь утверждает своё право лишать жизни, фактически заявляет, что готово управлять не через доверие и закон, а через страх.

Смертная казнь - это не наказание в чистом виде, а символ. Символ абсолютной власти, в которой жизнь человека подчинена государственному решению. Там, где когда-то верховенство права было защитой гражданина, теперь оно уступает место принципу подчинения. Государство становится арбитром не только поступков, но и существования, а вместе с этим исчезает ощущение личной безопасности и ответственности власти перед народом.

Возврат высшей меры всегда происходит на фоне политического сжатия. Когда режим ощущает нестабильность, когда в обществе растут недовольство и критика, власть ищет способ показать силу и контроль. Сам факт готовности лишать жизни — это способ напомнить, кто решает, что есть справедливость. Именно поэтому смертная казнь всегда появляется рядом с другими мерами подавления: цензурой, усилением давления на оппозицию, ужесточением законов о СМИ и «госизмене».

В истории подобных примеров множество. В одних странах смертную казнь возвращали под лозунгами борьбы с терроризмом, в других — с коррупцией, но в итоге она становилась частью общей системы устрашения. После восстановления высшей меры список преступлений, за которые можно казнить, обычно начинает расширяться. Сегодня это убийство, завтра — государственная измена, послезавтра — “подрыв авторитета власти” или “распространение дезинформации”. Так медленно и незаметно политические статьи превращаются в инструмент расправы над неугодными.

Для журналистов это означает прямую угрозу. Если государство демонстрирует готовность убивать, то оно тем более готово подавлять слово. Возвращение смертной казни укрепляет репрессивную вертикаль и внушает обществу мысль: несогласие опасно, сомнение наказуемо, критика может стоить слишком дорого. Там, где власть позволяет себе лишать жизни, она легко лишает и права говорить.

Когда власть публично возвращает себе право убивать, она возвращает и право не быть оспоренной. И тогда любая попытка журналиста усомниться в официальной версии событий становится вызовом не просто системе, а самой логике власти. Поэтому возврат смертной казни - это не юридическая реформа, а политическая декларация: отныне страх снова выше свободы.

Когда журналистика спасает жизнь

Убийство Камилы Душебаевой

В марте 2014 года 19-летняя студентка Камила ушла из дома в Бишкеке и не вернулась. Через несколько дней её тело нашли у дороги в районе Байтика: девушку задушили собственным шарфом. Расследование тянулось годами, версии менялись, в публичном поле звучали фамилии влиятельных людей, дело политизировали, а ключевые эпизоды — вроде исчезнувших записей с камер видеонаблюдения вызывали всё больше вопросов. Это классический случай, когда удобнее объявить преступление «бытовым» и забыть. Но журналисты не дали этого сделать.

«Азаттык», Kloop, 24.kg и другие редакции возвращались к делу снова и снова, разбирали противоречия, следили за розыском фигурантов, публиковали позицию семьи. Благодаря этому убийство Камилы оставалось в повестке, а не в забытой папке архива. Осенью 2025 года, уже в рамках расследования другого преступления, задержанный по делу об убийстве 17-летней Айсулуу Мукашевой Кумарбек Абдыров признался, что много лет назад убил и Камилу, и ещё нескольких девушек. Следствие сейчас восстанавливает картину его преступлений.

Этот поворот важен не только тем, что даёт шанс на финальное установление истины. Он показывает, что в резонансном деле могли назначить «удобного» виновного и, при наличии смертной казни, быстро закрыть тему. Тогда признание серийного убийцы просто не понадобилось бы — казнённого уже не вернуть, а журналистам было бы попросту запрещено сомневаться.

Кейс Алишера Саипова

Алишер Саипов, 26-летний журналист из Оша, писал о репрессиях, коррупции и нарушениях прав человека в Узбекистане, работал с международными СМИ и был заметным голосом в регионе. Осенью 2007 года его застрелили в упор у офиса. Власти заявили, что убийство не связано с его профессиональной деятельностью, позже суд приговорил к 20 годам лишения свободы Абдуфарита Расулова. Формально убийца был найден, но сама логика расследования и суда вызвала много сомнений: Расулов отрицал свою вину, сообщалось о пытках, а фигура возможных заказчиков так и не была названа.

Коллеги Саипова, его семья и правозащитники годами требовали реального расследования, международные организации и медиа писали о деле как о символе безнаказанности за убийства журналистов. Уголовное дело несколько раз возобновляли, но точка в нём так и не поставлена. Журналистика не спасла жизнь Саипова, но не позволила его убийству стать «закрытым вопросом», который спокойно используют как удобную официальную версию.

Американские «смертные» дела дополняют эту картину. Энтони Портер провёл семнадцать лет в камере смертников и был спасён благодаря расследованию студентов-журналистов; в Иллинойсе после этого ввели мораторий и затем отказались от смертной казни. Рэндал Дейл Адамс вышел на свободу после документального фильма, разобравшего провалы следствия. Уолтера Макмиллиана освободили благодаря сочетанию юридической работы и мощной медийной огласки. А история Кэмерона Тодда Уиллингема, казнённого, а затем фактически посмертно оправданного журналистским расследованием, стала напоминанием: когда человек уже казнён, даже раскрытая правда не может ничего исправить.

Во всех этих случаях журналистика играет одну и ту же роль она не даёт государству навсегда закрепить удобную версию. Там, где действует смертная казнь, это особенно важно: любая замолчанная ошибка может закончиться не просто несправедливым приговором, а необратимым убийством, после которого вопросов задавать уже поздно.

Последствия, которые невозможно игнорировать

Возврат смертной казни разрушает не только ценность человеческой жизни, но и архитектуру общественного диалога. Там, где государство демонстрирует готовность лишать жизни, медиа перестают быть свободными. Журналисты превращаются в заложников политического страха, а критическая журналистика — в редкость.

Смертная казнь убивает не только человека, но и саму идею свободы. Она подавляет сомнение, превращает журналистов в молчаливых свидетелей несправедливости и подменяет общественное обсуждение страхом перед карающей рукой государства.

Свобода слова не может существовать там, где жизнь человека обесценена. И потому борьба против смертной казни — это не только борьба за гуманизм, но и за право журналиста говорить правду, даже когда эта правда неудобна власти.

Фото www