Когда и где начнется новая революция

Глобальный левый проект появится не в бывшем СССР, а в странах Третьего мира. О том, почему новая "красная" революция неизбежна именно там и что происходит сейчас с остальным миром, рассказал один из идеологов "левого разворота" Украины Алексей Блюминов.

 

 

 

— Украину терзает экономический кризис, между богатыми и бедными лежит пропасть. Но на этой благодатной почве не проросла ни одна новая левая политическая сила. Почему?

 

 

— Потому что левый дискурс не возникает по щучьему веленью, он может быть востребован только самой общественной жизнью. Главная проблема в том, что на Украине до сих пор не завершен процесс классообразования. Это значит, что расслоение общества на разные группы идет, но процесс осознания ими своей классовой субъектности далеко не завершен.

 

 

Сегодняшние бедные – это бедные в первом поколении. Они еще помнят свой иной социальный статус в прежней советской социальной реальности. Их реакции на внешние вызовы еще не такие, как реакции бедных в третьем поколении в странах третьего мира или в Европе и США. Когда у нас социальное расслоение не просто "устаканится", но передастся по наследству – вот тогда можно говорить о том, что в Украине сформировались классы со своим классовым самосознанием. Можно будет говорить тогда о пролетариате, буржуазии с подсегментами и т.д.

 

 

Пока же у нас классовым самосознанием обладает только верхушка олигархии. Это объяснимо, ведь в их руках власть, собственность и СМИ и поэтому они организуются быстрее, чем лишенные всего перечисленного низы общества. И то классовое самосознание олигархии довольно поверхностное, нередко напоминающее скорее инстинкт самосохранения. Они понимают, что собственность досталась им нелегитимно и для удержания активов стремятся удержать в своих руках рычаги власти.

 

 

— А что тогда представляет собой остальная часть украинского общества?

 

 

— Она представляет собой рыхлое транзитное общество, в котором сосуществуют в разных пропорциях как элементы старого советского уклада, так и формирующегося капиталистического. Эта транзитная ситуация в обществе закончится в тот момент, когда в Украине сформируются переданные по наследству социальные статусы. Когда у нас появятся богатые с историей наследования и бедные. Тогда можно будет говорить о каком-то осознанном обеими сторонами антагонизме между ними. Потому что сегодня реально если мы предельно упростим, то люди, которые жили двадцать лет назад в одной коммуналке – сегодня находятся на зачастую разных полюсах общественного положения. Соседи какого-нибудь Виктора Пинчука по днепропетровской многоэтажке помнят его отнюдь не миллиардером и олигархом. И между этими людьми совершенно иного рода социальные связи, чем между обитателями лондонских трущоб и представителями королевской династии.

 

 

У людей, которые помнят свое прежнее социальное положение, во-первых, существует сильная фрустрация по поводу этого. И к тому же у них нет навыков соответствующей борьбы. Когда у нас предлагают брать пример с протестов в Греции, Франции и Италии, которые протестуют против сокращения социальных расходов или повышения пенсионного возраста, то не учитывают важную вещь. Во Франции или Греции выходят миллионы на улицы потому, что для них это традиционная модель их социального поведения в такой ситуации. Там люди органично включены в целую систему горизонтальных социальных связей, будучи активистами профсоюзов, левых партий и социальных движений. И главное – там эти связи воспроизводятся из поколения в поколение. Условно говоря, отец нынешнего протестующего двадцать лет назад водил его за руку на профсоюзные демонстрации по тем же поводам, по которым он протестует сейчас. Это своеобразный элемент социализации человека в обществе.

 

 

— А почему нужно ждать смены поколений для появления классового самосознания? Может быть напротив — выгоднее нынешняя ситуация, когда живы люди, помнящие иную социальную реальность Советского Союза? Которые знают, что так, как сейчас – было не всегда?

 

 

— Теоретически эта мысль выглядит привлекательно, но на практике общая память о советской социальной реальности в украинских реалиях лишь тормозит формирование реального левого движения. Смена поколений важна потому, что люди усваивают способ реакции на вызовы времени с молоком матери. В Советском Союзе в силу обстоятельств неоткуда было взяться опыту реальной социальной борьбы – и у людей не появился опыт забастовок и классовых противостояний. А для эффективной борьбы за свои права люди должны понять, чего они хотят и за что они борются.

 

 

К сожалению, люди, жившие при советской реальности, лишь отягчают появление новой левой идеи. Более того, самим фактом своего дисциплинированного хождения на выборы они являются идеальным материалом для политиков, эксплуатирующих реваншистские настроения. Ведь Советский Союз и его социально-экономический строй в прежнем виде не восстановить.Все разговоры о перспективах СССР 2.0, о которых твердят кургиняны и леонтьевы — это обманка. Массам предлагают "союз", который в нынешних условиях не будет ни советским, ни социалистическим. В этом смысле СССР 2.0 будет иметь такое же отношение к левому проекту как НСДАП к идеям социализма и рабочим. Не может в праволиберальной России или Украине без радикального слома политико-экономической модели быть создано социалистическое государство. Пока что вся риторика об "СССР 2.0" — это просто соединение в демагогической форме реваншистских чаяний масс и интересов крупного капитала по обе стороны границы.

 

 

— Есть и другой актуальный дискурс общественной риторики на Украине. О том, что левый проект, в рамках которого страна существовала во времена СССР, потерпел крах. И теперь у Украины нет альтернативы воссозданию либеральной модели, которая существует в странах Западной Европы, потому что она одна гарантирует процветание и развитие в современных условиях.

 

 

— Я считаю, что это образец навязанной мифологемы. Если ее разбирать – то окажется, что она целиком состоит из манипулятивных бездоказательных штампов. Например, на Украине никогда не было либеральной модели западного типа – так что нечего и воссоздавать. Если бы октябрьской революции предшествовали несколько столетий развития по либерально-буржуазному пути, то можно было бы признавать, что здесь можно что-то воссоздавать. Но те, кто сегодня предлагают воссоздавать такую модель, фактически апеллируют к ложной памяти.

 

 

В России и на Украине до 1917 года было царское самодержавие, которое сопротивлялось даже попыткам создания конституционной надстройки в виде Государственной Думы. Исторический опыт в этом смысле чрезвычайно важен. Примечателен опыт той же Японии особенно после революции Мэйдзи и модернизации страны по западному образцу. Несмотря на все это Япония все равно не стала США – она осталась Японией, перенеся на свою почву отдельные внешние атрибуты западной демократии. Но если поскрести эти нововведения, то окажется, что под ними – все та же тысячелетняя японская социальная традиция. Просто самураи переоделись в европейское платье и стали топ-менеджерами крупных корпораций. А структура традиционного японского общества – с четкой иерархией, чинопочитанием, преклонением младших перед старшими и дисциплиной — сохранилась.

 

 

Фактически, японская модернизация по западному образцу было лишь внешней – и это роднит ее с российской модернизацией времен Петра Первого. От бритья бород и ношения камзолов традиционная структура российского общества никуда не делась. Поэтому важно смотреть не на внешние признаки, а на внутреннее содержание.

 

 

— Но, исходя из вашей логики, получается, что у современной Украины и России нет пространства для левой модели, а есть только традиции автократического режима.

 

 

— Пространство для левой модели у нас есть, потому что левая модель апеллирует к базовым понятиям нашего менталитета. В России это общинность и справедливость, на Украине – это определенный дух вольнолюбия. При этом на Украине нет представления о сакральности государственной власти, которое существует в России. Яркий пример – это махновское движение – фактически, крестьянская война под анархическими знаменами. Именно потому, что та идея, которую предлагал Нестор Махно, удивительно точно легла на самосознание украинских крестьян, с ней так долго пришлось бороться и белым и большевикам. Вообще Украина в плане высвобождения массового левого самосознания куда более перспективная страна, чем та же Россия.

 

 

— Левые часто твердят о том, что модель либеральной демократии оказалась сегодня в тупике. Почему?

 

 

— А это еще более интересный момент. На момент краха СССР многим и правда казалось, что наступило вечное царство либерализма, о котором писал Френсис Фукуяма в "Конце истории". Но тот же Фукуяма спустя двадцать лет признал, что он был не прав. Нынешние протесты в Европе связаны как раз во многом с крахом Советского Союза. Потому что относительное благополучие стран первого мира появилось не из-за филантропии западных элит и капиталистов, внезапно решивших поделиться с бедными, а из-за осознания простого факта – что рядом находится СССР, чьи войска могут дойти до Ла-Манша за считанные дни.

 

 

"Красная угроза" привела к тому, что правящие круги на Западе пошли по пути подкупа своего населения. Они обеспечили относительный классовый мир у себя в метрополии – в то время как третий мир пылал в конфликтах, партизанских войнах и революциях. Определенная часть сверхприбылей корпораций шла на то, чтобы сдержать развитие левых течений в странах первого мира – она шла на формирование того, что получило название "государства всеобщего благосостояния" с высоким уровнем соцзащищенности и соцгарантий.

 

 

Многим на Западе в 80-е годы казалось, что это состояние вечное. Но после краха СССР оказалось, что это была лишь временная флуктуация, которая развеялась одновременно с уходом со сцены "красной угрозы". Тогда же там изменилась расстановка сил. Что было двигателем компромисса на Западе в ХХ веке? Понимание буржуазией того простого обстоятельства, что им на смену могут прийти даже не "розовые", а красные, за которыми стояла Москва. А за спиной "красных" маячили совершенно "отмороженные" с точки зрения обывателя террористы из РАФ или "Красных бригад". И эта эшелонированная система заставляла капитал договариваться с умеренными левыми, чтобы к власти не пришли более радикальные левые. А после краха СССР правящие круги на Западе пришли к выводу, что в социальных сдержках и противовесах, существовавших в их странах во время "холодной войны", уже нет необходимости.

 

 

— И когда Союз развалился, европейские левые оказались в смысловом тупике?

 

 

— Именно. Просоветские компартии оказались без внешнего патрона и внешнего образца – ведь вся их агитация на родине сводилась к апелляциям к примеру Советского Союза. А умеренные левые на рубеже 80-90-х годов пошли на признание либерального консенсуса, и их задачей стала не борьба с капитализмом, а борьба за то, чтобы сделать его более человечным. Они стали беззубыми, и бояться их больше не было никакого резона. Все это совпало с ресурсным кризисом, который показал исчерпаемость действующей модели. И мировая корпоративная элита начала сокращать свои издержки за счет сокращения социальных расходов.

 

 

Естественно, что на Западе люди, которые привыкли жить на относительно широкую ногу по сравнению с каким-нибудь Бангладеш, начали роптать. Но если смотреть на западные протесты, то никого не должно вводить в заблуждение то, что они идут под красными флагами. Потому что эти протесты носят консервативно-охранительный характер. Те же греки борются не за уничтожение капитализма, а за сохранение социального статус-кво. Как и движение "оккупируй Уолл-стрит" несмотря на свои радикальные лозунги, боролось фактически за пропагандируемый антиглобалистами еще с конца 90-х "налог Тобина" – налог на финансовые транзакции. Никто, кроме разве что маоистских террористов в ряде стран Азии и Латинской Америки сегодня не борется за свержение капитализма как такового.

 

 

— А левая идея обязана бороться за свержение капитализма как такового? Она неспособна с ним сосуществовать?

 

 

— Левая идея в ее предельном выражении несовместима с капитализмом. Предельное выражение левой идеи – это борьба за уничтожение институтов семьи, частной собственности и государства. В таком ключе она может лишь мириться с капитализмом какое-то время. Если она принципиально исходит из того, что левые должны очеловечивать капитализм, перераспределяя доходы бедным, то это уже "обрезанная" левая идея – как та же социал-демократия. Но крайнее выражение левой идеи – теоретическое, а не практическое. Точно так же как крайнее теоретическое выражение либеральной идеи состоит в том, что капитал не должен иметь никаких ограничений, что он выше общественных интересов, что бедным не надо помогать из госбюджета и т.д. И точно так же как вы не найдете нигде в мире идеального либертарианского государства Айн Рэнд — нет и примера практического воплощения коммунистических идей во всей их полноте.

 

 

— Современный мир – это мир компромиссов. Любые крайности тянут за собой издержки. Что плохого в существовании системы договоренностей между левыми и правыми?

 

 

— Разговоры о договоренностях – это выдумка. Особенность процесса состоит в том, что правящая на данный момент группа навязывает свою систему ценностей и приоритетов в качестве общенациональной. Либеральный дискурс господствует в обществе лишь потому, что либеральная буржуазия является владельцем власти и собственности в стране. Если бы было иначе – был бы иной дискурс. В Кампучии времен красных кхмеров не было либерального дискурса – тамошние буржуа были отправлены на поля, выращивать рис. Поэтому говорить о компромиссе можно только с позиции победителя и побежденного. Когда та или иная сила побеждает – она может на правах победителя предлагать компромисс. Например, когда советская власть предложила на правах победителя компромисс мелкой буржуазии – появилась политика НЭПа.

 

 

— Двадцать лет нет СССР, но все эти годы система взаимоотношений, существующая в Европейском союзе, остается успешной. По целому ряду показателей этот регион является самой комфортной частью современного мира.

 

 

— Это опять же штамп либерально-буржуазной пропаганды. Вдумайтесь. Если мы хотим анализировать степень благополучия той или иной страны, то мы должны смотреть не на размер ВВП, а на то, как и в чью пользу он распределяется. Что оседает в карманах 10% самых богатых и что остается всем остальным.

 

 

— Но есть и абсолютные показатели качества жизни. Например, средняя продолжительность жизни в той или иной стране.

 

 

— Никто не отрицает этого факта, но давайте смотреть, из чего он происходит. Все страны Западной Европы за исключением Швейцарии и карликовых государств типа Монако – это бывшие колониальные империи. Основа их благосостояния — это столетия неэквивалентного обмена, откровенного грабежа и продолжающегося до сих пор неоколониализма, когда зависимым странам Третьего мира навязываются невыгодные договора и условия их включения в мировое разделение труда. На чем был построен город Ливерпуль? На торговле рабами и слоновой костью. Грубо говоря, та же самая Голландия возникла из пресловутой Ост-индской кампании и в собственности крохотной метрополии была огромная Индонезия, из которой столетиями выкачивали природные ресурсы. На этом Голландия и поднималась. Показательный пример из настоящего — недавнее противостояние в Кот-д’Ивуаре, где французами было инспирировано свержение законного президента, вся "вина" которого состояла в том что он покусился на монополию французских кампаний в ключевой экспортной отрасли сельского хозяйства страны — производстве какао-бобов.

 

 

— И как все это связано с высокой продолжительностью жизни в странах первого мира?

 

 

— Очень просто. У стран-колонизаторов появился избыточный продукт, который после 1917 года и появления "красной угрозы" стал частично перераспределяться в пользу трудящегося большинства этих стран. Пресловутое европейское благосостояние не является следствием успешности той или иной экономической модели. Она – это фактор существовавшей столетиями колониальной модели. Не появись красная угроза в 1917 году, в Европе весь двадцатый век шла бы жесткая социальная борьба. Возможно, что мы бы наблюдали гражданские войны и даже революции, которые бы возникали из-за жесткой поляризации общества. Картинка европейской реальности была бы совсем иной, чем та, что мы наблюдаем сегодня.

 

 

Поэтому когда мы говорим, что надо "европейской модели" подражать – то впадаем в ересь карго-культа. Эта убежденность, что какой-то определенный набор действий приведет к какому-то определенному итогу. Но 500 лет развития Великобритании привели к парламентаризму, а 500 лет развития Руанды привели к племенной резне хуту и тутси. То, что существует сегодня в Европе, появилось благодаря определенной цепи исторических обстоятельств, а не по готовому проекту, реализованному по плану и "под ключ".

 

 

— То есть, по-вашему, Украине бессмысленно копировать либеральную модель, которая оказалась успешной в постсоветской Польше, Чехии и Венгрии?

 

 

— А она не оказалась так уж успешна в той же постсоветской Венгрии, где 26% населения Будапешта – безработные и где мэрия принимает закон, приравнивающий бомжей к преступникам, просто потому, что они живут в скверах и парках. Та же Прибалтика – это фактически страны-банкроты. В этом и состоит трагедия адептов либеральной модели. Они со своими аргументами оказались сегодня в щекотливой ситуации. Нынешняя реальность Евросоюза опровергает их доводы.

 

 

— Но люди едут на заработки и за высшим образованием не в Венесуэлу, а в ту же Германию.

 

 

— А с другой стороны люди из Канады едут на Кубу, потому что там бесплатное медицинское обслуживание и в кубинских госпиталях туристы делают себе сложные операции, которые в их собственных странах стоят десятки тысяч долларов.

 

 

Надо понимать, что человек всегда ищет, где лучше. Если учесть, что Украина принадлежит к капиталистической полупериферии, то, находясь здесь, люди видят возможность зарабатывать больше, работая в ЕС. Если вы живете в пресловутой экономике равных возможностей и вам повезло – вы станете Рокфеллером. Но все Рокфеллерами стать не могут. Чтобы один был Рокфеллером, тысячи должны работать на вас, чтобы вы присваивали производимую ими прибавочную стоимость. Украинец в Германии может добиться успеха, но в целом Украина как страна, имитируя путь развития Германии, успеха не добьется.

 

 

— Люди изначально не равны по своим интеллектуальным или личностным качествам. Зачем их насильно уравнивать?

 

 

— Никто не говорит, что всеобщая уравниловка – идеал левых. Речь идет об уравнении социальных условий. Само существование частной собственности порождает неравенство. Когда мы говорим о равенстве, то мы говорим о ликвидации условий, порождающих неравенство в обществе.

 

 

— Идеологи евроинтеграции Украины убеждены в том, что Украине нужно перенимать принципы европейского законодательства, обеспечивающего сменяемость власти, экономические и гражданские свободы. А эффективное законодательство, по их мнению, само сформирует условия для развития страны.

 

 

— Это вздор, который меняет местами базис и надстройку. Каким образом сменяемость власти поможет формированию эффективной экономической модели? Возьмите Никарагуа. С начала прошлого века по конец тридцатых годов в стране сменилось несколько десятков президентов и парламентов. От этого страна не стала зажиточнее и счастливее.

 

 

Практика показывает, что нельзя телегу ставить впереди лошади. Если мы говорим, что Украина – бедная полупериферийная страна, зависимая от капиталистической метрополии, то здесь как власть не меняй – страна богаче не станет. Чтобы страна была более эффективной и зажиточной нужно как минимум появление ответственной власти. А ответственная власть в стране может появиться только тогда, когда источником ее легитимности будет мнение народа. Пока же все власти Украины являются марионеточными.

 

 

Прежние власти получали поддержку со стороны США, а нынешнюю власть долго поддерживала Россия – хоть сейчас Москва и охладела к Партии регионов. Но ни Западу, ни Востоку здесь не интересна самодостаточная и ответственная власть. Им интересны туземные царьки, которыми можно управлять.

 

 

— До 1991 года все было более-менее понятно – Советский союз, западный мир, страны неприсоединения. А какие страны сегодня близки к левой модели госустройства?

 

 

— Мы можем говорить, что в ряде стран мира осуществляются социальные преобразования. Берем Венесуэлу, Боливию, Уругвай, Непал и еще ряд стран. В перечисленных странах у власти социально ответственные правительства, которые проводят политику в правильном направлении. Эта политика даже может стать социалистической, если будет углублена. Пример той же Венесуэлы – мы видим в настоящий момент, как существующая в стране буржуазная демократия перераспределяет национальный доход в пользу большинства. И главный источник поступлений в бюджет — нефтяные кампании — были национализированы Уго Чавесом после прихода к власти. И не было никакой гражданской войны после этого. Это, кстати, пример для Украины, где любят рассказывать, что невозможно отобрать у олигархов активы, потому что это приведет к кровопролитию. А кто будет защищать собственность того же Ахметова или Пинчука? Никто не пойдет. Единственное место, где будут вестись "бои" – это телестудии принадлежащих олигархам частных телеканалов.

 

 

— Считается, что главное противостояние современного мира – это противостояние между мусульманским миром и западной цивилизацией.

 

 

-Это не главное противостояние – так считают только сторонники Хантингтона и его "Столкновения цивилизаций". Но "арабская весна" обанкротила эту идею. Нет фундаментального цивилизационного противостояния – арабский мир проходит через то, через что в свое время прошли и западные страны. Арабы хотят социальных лифтов и социальной справедливости. Разумеется, западные спецслужбы как могут, используют эту ситуацию, чтобы под шумок "свалить" ряд неугодных им режимов. Но это уже побочный эффект.

 

 

У нас в Украине просто очень мало специалистов по арабскому востоку и мы не понимаем, что там реально происходит. Когда победили в Египте "братья мусульмане", то заголовки газет пестрели новостями о том, что к власти пришли радикальные исламисты. Но "братья мусульмане" – это не ваххабиты, не какие-то условные "Бин Ладены". Это своеобразные египетские эсеры, арабские социал-демократы с религиозной подкладкой. Просто у них социал-демократия накладывается на исламскую традицию. Стоит вспомнить, что у наших эсэров тоже были боевые дружины. Да, сейчас Ислам играет большую роль в арабском мире, но так будет не всегда. Опыт христианской традиции, влияние которой сегодня не так уж велико в западном мире – тому подтверждение.

 

 

— Эффективная левая модель – это перераспределение доходов и снижение имущественного разрыва?

 

 

— В рамках капитализма – да. Если выходим за рамки капитализма, то уже речь начинает идти о строительстве коммунистического общества. Но говорить об этом сейчас бессмысленно, потому что у нас перед глазами нет опыта какого-то действующего коммунистического государства, на примере которого можно было бы анализировать сильные и слабые стороны модели. Были лишь примеры стран, которые вступали на этот путь, а затем с него сворачивали.

 

 

— Так может это построение невозможно? Если даже СССР проиграл западной модели.

 

 

— Так в том и штука, что СССР проиграл западной модели тогда, когда он начал играть по ее правилам. Когда Советский Союз представлял модель, альтернативную капитализму – он набирал обороты, увеличивалась его экспансия в мире и социалистический лагерь рос в размерах. Все изменилось в тот момент, когда на рубеже правления Хрущева и Брежнева СССР принял доктрину мирного сосуществования с западным миром. Последним аккордом несостоявшейся мировой революции был кризис 1968 года, когда фактически брежневское руководство предало разгоравшуюся французскую революцию, которая могла пробить первую крупную брешь в странах метрополии, и произошел большой размен. Советский Союз сквозь пальцы посмотрел на то, что ЦРУ совместно с французской реакцией задавили Красный Май, а США посмотрели сквозь пальцы на то, как СССР танками раздавил Пражскую весну. Это все произошло в один и тот же месяц.

 

 

— Классическая левая идея в начале ХХ века делала акцент на пролетариат. Но классовая структура общества меняется, и пролетариат редеет из-за развития технологий.

 

 

— На самом деле, тезис о том, что количество пролетариата снижается, происходят из-за ложных посылов людей, которые живут в странах Первого мира. Сегодня в Южно-Африканской республике разворачивается сильное социальное движение со стороны того самого пролетариата. Десятки тысяч южноафриканских горняков со своими демонстрациями – это фактически угроза рабочей революции в отдельно взятой стране. Мы видели такие же картинки в Бразилии, Греции, Испании, где совсем недавно бились с полицией шахтеры Астурии.

 

 

Тут есть важный момент. Сама социальная структура общества в странах первого мира изменилась. Есть понятие "рабочей аристократии", суть которого в том, что сам по себе рабочий класс неоднороден. Есть массы, а есть верхушка – наиболее высокооплачиваемая, которая нередко подкупается буржуазией, чтобы создавать определенное расслоение и "гасить" революционные настроения в этой среде. Так было и в первой половине ХХ века.

 

 

А во второй половине ХХ века из-за процессов глобализации производства с большой долей ручного труда переместились в "третий мир" – в Малайзию, Бангладеш, Шри-Ланку, Индию, Гватемалу и т.д. Это привело к тому, что эти страны третьего мира стремительно пролетаризируются. Классовые драки там как раз и происходят потому, что условия жизни и работы на этих производствах идентичны условиям работы английского пролетариата, о котором писал Маркс в "Капитале". В самой Англии рабочие уже так не живут – на Западе осталась лишь та прослойка "рабочей аристократии", о которой уже говорилось выше.

 

 

— То есть условия для возникновения новых левых проектов мигрировали в страны Третьего мира вслед за производствами?

 

 

— Совершенно верно. Это интересный феномен. Я согласен с теми левыми интеллектуалами, которые говорят, что в настоящий момент ждать каких-то революционных идей от наемных работников в странах Первого мира – это все равно, что требовать, чтобы высший топ-менеджмент банков выходил на забастовку. Зато идет естественный процесс, когда революционизируется пролетариат Третьего мира.

 

 

С ним происходит то же, что происходило с пролетариатом в Европе в 20-е годы ХХ века. Социальный мир Западной Европы второй половины ХХ века привел к размыванию классовой структуры общества. В освоении результатов колониального грабежа участвовало все общество, ведь буржуазия делилась с рабочими в своих странах. Но чтобы какой-нибудь британский рабочий получал 10 фунтов в час, рабочий в Бангладеш должен получать 40 пенсов в день. По этой модели западные люди, включая западный пролетариат, выступают к странам Третьего мира как коллективный эксплуататор. А страны Третьего мира в этом случае становят эдаким коллективным пролетарием. Отсюда и корни национально-освободительных движений в странах третьего мира.

 

 

— Но сегодня с количественной точки зрения страны, придерживающиеся левой идеологии – маргинальны.

 

 

— На самом деле тут все избирательно. Та же Венесуэла определяет тренды в рамках панамериканского сотрудничества. Она успешно выстраивает ось сотрудничества с такими странами, как Куба или Боливия. Собственно, вся Латинская Америка покрыта сетью таких вот режимов.

 

 

Их число будет расти по мере того, как будет развиваться мировой экономический кризис – а честные эксперты предупреждают, что кризис будет только углубляться. Уже сейчас мы видим, как значительная часть стран Третьего мира подошла к черте серьезных социальных пертурбаций. Подоплека той же "Арабской весны" – во многом социальная. А это значит, что норма прибыли западных корпораций в странах третьего мира в обозримой перспективе будет падать. Это будет сказываться на уровне обеспеченности в западных странах. ТНК начнут отыгрываться на обычных гражданах. Продолжат урезаться социальные расходы. Это все приведет к росту протестов уже в странах Первого мира. Скорее всего, очень скоро Евросоюза в его нынешней имперской модели уже не будет.

 

 

— Украина, по-вашему, будет участвовать в этих процессах "полевения"?

 

 

— Украина включится в этот процесс одной из последних. Потому что в стране не так все плохо, как в Бангладеш, и не так все хорошо, как в Германии. Соответственно здесь ситуация не способствует чрезмерной радикализации. Пока что левые на Украине еще даже не приступили к отвоеванию своего места в общественном дискурсе. Левое движение в стране как таковое только зарождается, потому что нет классового субъекта, на которого это левое движение может опереться. Массового левого избирателя в Украине нет – его только предстоит создать.

 

 

— Но апелляции к советскому прошлому довольно распространены в стране.

 

 

— Тут все тоже неоднозначно. Приведу пример — есть фигура Ворошилова. Но в реальности есть два Ворошилова – и это очень важная лакмусовая бумажка. Есть Ворошилов периода государственной деятельности на посту председателя Верховного Совета СССР. Он совершенно бессмысленен с точки зрения апелляции к нему левых, как к символической фигуре. Он скорее подчеркивает выгодный правящему классу консервативный государственнический дискурс. А есть другой Ворошилов – организатор рабочих дружин и большевистских ячеек в Луганске. Ведь только в Луганске большевики пришли к власти демократическим путем, получив большинство на выборах в городскую думу. Больше такого в Российской империи не было нигде.

 

 

И этот самый второй Ворошилов сегодня актуален. Причем он актуален как для тех левых, что исповедуют парламентский путь борьбы? Потому что олицетворяет пример, когда радикальные левые победили на выборах. И одновременно такой Ворошилов актуален для тех левых, что исповедуют путь радикальной непарламентской борьбы. Эта фигура, наряду со Щорсом или Пархоменко, могла бы даже стать символической – к ее опыту можно обращаться как к опыту Че Гевары. А Ворошилов, стоящий на трибуне Мавзолея – мертв с точки зрения борьбы за левую идею.

 

 

— Часто создается ощущение, что украинские левые, включая Компартию — это вообще давно не идеологическая, а этнокультурная группировка, ратующая за Таможенный союз и русский язык, но не за реальную левую повестку.

 

 

— Если люди, называющие себя коммунистами, ставят во главу угла язык и Таможенный союз – из этого следует только то, что они не коммунисты, а в лучшем случае советские патриоты, а в худшем — такая себе "партия судетских немцев". Левая идея вообще не имеет какого-то отношения к идее реинтеграции постсоветского пространства. Это разные ценностные и смысловые плоскости. Идея реинтеграции не является сама по себе ни левой, ни правой. Все характеризуется конкретными критериями – отношением к власти и к собственности. А реинтеграция – вне этого дискурса.

 

 

— С точки зрения социальной справедливости что-то изменится от реинтеграции постсоветского пространства?

 

 

— В том то и дело, что главный вопрос заключается в том, в чьих интересах эта реинтеграция будет осуществляться: кто станет ее классовым выгодоприобретателем, и на чьих плечах будут лежать издержки. Сейчас разговоры о реинтеграции выгодны лишь классу крупных собственников: российские монополии нуждаются в новых рынках сбыта и в дешевой рабочей силе. Это логика классической реваншистской модели, похожая на то, что было во время поздней Веймарской республики или гитлеровской Германии.

 

 

С точки зрения левого анализа ситуации, интеграция постсоветского пространства будет выгодна трудящимся массам наших стран лишь в том случае, если будет идти не сверху, а снизу, как результат социальной борьбы в России, в Украине и т.д. С другой стороны граница не мешает солидарности украинских, российских или казахских левых. И акции в поддержку Леонида Развозжаева в Киеве и Одессе, как и акции солидарности с рабочими Жанаозена — тому подтверждение.

 

 

— Что такое современная Россия?

 

 

— На мой взгляд, Россия сегодня ускоренными темпами строит корпоративное государство в духе Италии времен Муссолини. Это классическая авторитарная страна, политический климат которой все более правеет. Это же показывает и вся ситуация вокруг темы РПЦ, пресловутой борьбы за мораль, запретов на пропаганду гомосексуализма – все это в комплексе дает понять, что общественная атмосфера в стране скатывается даже не просто "вправо", а в ультраправую нишу.

 

 

Власть современной России – это надстройка над крупным корпоративным бизнесом. Путин – это эдакий приказчик российской олигархии. Ее логика кроется в тех же неолиберальных подходах: сокращении социальных обязательств и сведении их к минимуму. Но неолиберализм прямо взаимосвязан с усилением полицейской, карательной функции государства. Ведь "затягивание поясов" приводит к появлению массового недовольства, которое нужно удерживать в рамках. Вот и выходит, что чем меньше государства в экономике, тем его больше на улицах в виде полиции. Но одной полиции мало, власти нужны естественные союзники в деле контроля над умами. Такими союзниками путинской власти являются традиционные структуры общества, например, церковь. РПЦ ведь в 90-е не имела такой власти и претензий как сейчас. Просто сейчас она пришлась ко двору.

 

 

Украина тоже следует этому тренду – пусть даже здесь это и не так ярко выражено. Потому что реальная левая повестка практически нигде в стране не обсуждается. Когда у Савика Шустера на телеэфире будут сидеть люди с реальными левыми убеждениями, и левые идеи будут рассматриваться как реальная альтернатива другим общественным предложениям, тогда можно будет говорить, что левая идея отвоевала себе какую-то нишу. Но этого сейчас нет.

 

 

Беседовал Павел Казарин

http://www.rosbalt.ru/ukraina/2012/11/09/1056470.html