Любовь нечаянно…

Внук Ариэль, четырнадцатилетний компьютерный гений, прислал мне поразительный материал, в котором Великая Кровавая Война предстала своим неповторимым, необычным, непривычным, нетривиальным ракурсом.

Сначала немного истории: младшую сестру моего отца, как нельзя лучше представляет интервью Инны Руденко в Интернете (из газеты «Комсомольская правда в Белоруссии»):

«Разговариваю с Евгенией Александровной Кацевой. Она — многолетний редактор журналов «Новый мир», «Вопросы литературы», «Знамя». Сотрудничала с Симоновым, Твардовским, Баклановым. Знаток и переводчик Кафки, Бёлля, Фриша, Дюрренматта. И — матрос. Старшина II статьи. В канун 22 июня пришла в ее однокомнатную, корабельной чистоты квартирку, захватив из редакции письма о войне. Чеченской. От таких же юных, какой была она, Женя, когда началась Отечественная война. В то проклятое утро она стояла на трамвайной остановке — собиралась ехать в библиотеку, чтобы подготовиться к экзаменам за 4-й курс филфака Ленинградского университета.

— Я стояла и радовалась: вот сдам досрочно экзамены и скорее к мужу в Саранск, он там преподавал в институте. И вдруг это сообщение Совинформбюро, уже в повторе: в 4 часа началась война. Первая мысль: поездка не состоится! Я была обыкновенной влюбленной молодоженкой. Я не понимала тогда, что вся моя жизнь, как и всей страны, только что опрокинулась.

— Увиделись с мужем?

— Нет. В конце 41-го он был убит. Потом в «Правде» я прочитала о гибели зенитной батареи, которой он командовал. На спине командира и нескольких солдат были вырезаны красные звезды.

— В 41-м погибла и ваша мама?

— Она была колхозницей, умерла от ущемления грыжи, заработанной тасканием тяжестей. А не умерла бы, так все равно погибла: когда немцы взяли Луганск, где мы жили, вся наша родня была уничтожена.

— Как вы попали на войну?

— Я не уехала в эвакуацию с университетом, осталась в Ленинграде, ждала писем от мужа, боялась, что мы потеряемся. Мою курсовую работу зачли за дипломную, 23 августа я сдала сразу три госэкзамена, получила «красный» диплом…

— Какая молодец!

— Да мне просто повезло, наверное: 23 августа — это был день смерти моего отца, солдата-кавалериста в первую мировую, еврея, награжденного Георгиевским крестом. Так что было кому там, наверху, просить за меня. Я вытаскивала билеты, которые знала. А потом повезло еще раз. Однажды меня позвали в партком — я была тогда политруком университетской команды ПВО, сразу после объявления войны вступила в партию, — там сидел молодой морской офицер, который просил порекомендовать ему нескольких смелых девушек. Он поговорил со мной и сказал: «Ну, хорошо, я подумаю». И вот другим он дал адрес, куда явиться, а мне нет. Я пошла вместе с девчонками по этому адресу. «А я вас разве приглашал?» — «Вы сказали «я подумаю», я пришла помочь вам подумать». И он меня взял! Уже после войны этот офицер сказал, что его «смутил мой интеллигентный вид». Он ведь набирал девушек на курсы обучения радиоделу, чтоб потом перебросить нас за линию фронта, в какую-нибудь деревню. «А вы не похожи были на колхозницу». Самое смешное, что я единственная из всех была самая настоящая колхозница! С восьми лет зарабатывала свои «палочки», работала вместе с мамой.

— Вы считаете везением то, что попали на войну?

— Да. Конечно! Не люблю пафоса, но я считала своим долгом заменить мужа на фронте.

— Что для вас на войне было самым страшным?

— Блокада. А уж из блокады — один день. У нас был старшина, грубый и вечно пьяный мужик. И вот 8 марта 1942 года ему пришла в голову мысль отметить женский праздник таким образом: вывести нас из казармы на прогулку. И куда? На кладбище. Кладбище было усеяно трупами: копать могилы уже не хватало сил. Но самым страшным были не трупы, мы на них насмотрелись. А то, что у людей были выгрызены щеки. А мы ведь знали, что к этому времени собак и кошек в городе уже нет: все сварены и съедены. Можете себе представить, кто эти щеки грыз…

Молчим.

— Евгения Александровна, а что было дальше?

— Очень скоро я стала инструктором, уже других обучала радиоделу. Потом появились военнопленные — стала переводить, хотя немецкий знала плохо. Помог идиш, — я ведь окончила еврейскую четырехлетку, до 11 лет ни одного русского слова не знала. А в 43-м году был создан комитет «Свободная Германия». В этом комитете военнопленные проходили очистку от нацистской идеологии, чтоб потом воевать на нашей стороне.

— Перевербовка?

— Можно и так сказать. У меня вышло несколько хороших учеников. Помню Леэн Кульман, эстонскую девушку, с которой мы подружились. Я и отправляла ее за линию фронта, в Таллинский порт. Как выяснилось потом, — на смерть. Последняя шифровка, после которой ее и запеленговали, была мне под Новый год: «Пламенный новогодний привет незабываемой девушке-инструктору!» Леэн посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, единственной в республике, назвали улицу ее именем, поставили памятник. Стоит ли он сегодня? Вряд ли… До сих пор храню в архиве теплые письма бывших немецких военнопленных, моих учеников.

— Вы что, дружили с ними?! Немцы зверски убили вашего мужа, уничтожили всю родню… Вы не испытывали к ним ненависти?

— Мое задание было: из врагов сделать соратников. Обучить их, чтоб они воевали вместе с нами против фашизма. Ненавистью этого не сделаешь. Я должна спрятать свои чувства и сделать то, что в моих силах и даже больше. Я была дочерью своего народа, понимаете? Снова пафосно звучит, но это чистая правда.

— Но разве не такая же задача стоит сегодня в Чечне? А мы только и множим там врагов. Я почему еще спрашиваю… В «Комсомолке» прошли нелестные публикации о последних фильмах про чеченскую войну. В ответ — взрыв негодования. Фильм замечательный, пишет девушка Александра из Кировска, потому что «у меня родилось чувство ненависти к чеченцам, хочется взять в руки автомат и вообще стереть с лица России эту точку «Чечня». А Т. Макаев, чеченец из Воронежа, не имеющий никакого отношения к боевикам, рассказывает, что был жестоко избит сразу после просмотра фильма «Война». И у него теперь желание — «сделать из своих обидчиков отбивную».

— Мы думали не о том, чтобы снести с земли точку по имени Германия, а о том, как возродить ее. После победы меня оставили в Германии, стала культурофицером. Мы открывали школы, театры, издательства. Культур-офицеры были и у союзников. Но советские были лучшими. Это не хвастовство, это общепризнанно. Жили в немецких семьях. Встречали нас со страхом, а провожали — слезами. Я жила у фрау Рипке с ее двумя девочками. Сразу отдала им свои талоны на питание, и мы кормились на них все четверо. Многие культурофицеры так поступали. Муж фрау был в нашем плену, и, когда я узнала, что первый эшелон военнопленных возвращается, разбудила ночью, чтоб сообщить ей об этом. Обрадовать. Да, мой муж не вернется. Но ее-то жив.У меня до сих пор хранится саше для носовых платков, которое она мне любовно вышила на память.

— Ваш военный трофей?

— Своим военным трофеем я считаю никогда не изучавшийся, но тем не менее освоенный немецкий язык. Определивший мое дальнейшее существование — стала переводчиком. Давший мне столько друзей. В «Знамени» недавно опубликована моя документальная повесть о жизни, которую я так и назвала «Мой личный военный трофей».

— Еще письмо в редакцию, студент из Ульяновска Евгений Сазоненко тоже в восторге от показанных на экране суперменов в Чечне: «Ну что толку постоянно показывать нам разлагающуюся армию, не способную дать отпор врагу? Чувства национального достоинства от этого не прибавится. Надоело самобичевание, самоуничижение». Считается, что фашизм вырастает на комплексе неполноценности, вы согласны?

— У немцев фашизм возрос как раз на убеждении: «Мы избранная раса». И у нас, кстати, сейчас сильны голоса: «Мы особые», «мы лучшие». А к остальным — презрение. Да почему?

— Иные считают, что это и есть патриотизм.

— Да вы посмотрите на лица этих «патриотов», этой «высшей расы» — там же тени мысли нет. Только злоба и какие-то первобытные инстинкты, что и продемонстрировало побоище на Манежной. Знаете, я на себе лично никогда не испытывала антисемитизма. Но бывают дни теперь, когда не хочется выходить из дома.

— Чем вы объясняете сегодняшний взрыв национализма, экстремизма?

— Если говорить о молодежи — это от неприкаянности, которая перерастает в агрессию. Неудовлетворенные потребности. Зависть. Нежелание самим что-то делать. Работать. Вот объясняют «немецкое чудо» планом Маршалла. При этом забывают одну вещь: совершенно неистребимую в немцах любовь к труду. Их религия: если что-то делаешь, это должно быть сделано так, чтоб не было стыдно.

— Вернусь к удивившему меня. Вы, прошедшая через ужас блокады, войны, еврейка, потерявшая всех близких, — и почти трепетно относитесь к немцам…

— Да, у меня в Германии много друзей. Такая, понимаете ли, дальняя близость, по которой скучаю. И потому часто езжу туда. Но это совсем не значит, что я не говорю немцам то, что думаю, когда слышу неправду о войне, о своей стране.

Недавно вернулась из Австрии, меня приглашали на юбилей их Литературного общества. Выступала последней, как раз 8 мая. И сказала: меня очень больно задело то, что за дни дискуссий Советский Союз был упомянут всего дважды и оба раза — в отрицательном контексте. Как могли вы не вспомнить, сказала я им с трибуны, о мае 45-го года? А почему никто не сказал о том, что произошло в моей стране 12-13 лет назад? Ведь это мы дали вам, бывшим соцстранам, возможность провести ваши «бархатные» и прочие революции, и вы вздохнули свободно! И не путайте, пожалуйста, попросила я их, распад Советского Союза и распад советской системы. То, что распалась советская система — благо. И вы этим благом пользуетесь. То, что распался Советский Союз, — беда. И для вас тоже. Потому что вас, зарубежных писателей, сейчас в бывших национальных республиках нет. Вас там не знают!

Надо сказать, что, когда я закончила, был шквал аплодисментов.

— Вы такой оратор?

— Когда говоришь без бумажки, когда тебя задевает за живое, когда имеешь твердые убеждения… Как приговаривала моя мама: «Ты вговоришь человеку ребенка в живот».

— Нынешние молодые, если судить по редакционной почте, тоскуют по герою. «Хочу гордиться своей страной, — пишет С. Фишев из Воронежа, приветствуя фильмы о чеченской войне. — Стране нужны герои, люди, на которых хотелось бы равняться».

— «Несчастна страна, в которой нет героев? Нет, несчастна та страна, которая нуждается в героях», — сказано в одной из пьес Брехта.

— А я вам еще письмо. «Как здорово, — пишет Эвелина Р. из Уфы, — что наши киношники составили конкуренцию американским Рембо и Терминаторам». Может быть, пусть будут хоть такие плакатные, лакировочные герои, чем просто чернуха?

— Когда ищут идеал вроде Рембо — вырастают «отморозки». Американские школьники, которые расстреливают своих соучеников. Или юнцы-погромщики на Манежной.

— Но идеал-то нужен?

— Идеалами мы сыты по горло. Нужны ясные представления о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Татьяну Сапунову, сорвавшую антисемитский плакат, назвали героем, она пожала плечами: «А разве не каждый порядочный человек поступил бы так же?» Обыкновенной порядочности нам сегодня не хватает. Да, надежды подустали, иллюзии потускнели. «Что делать?» — спрашивают. Не стонать и не сетовать. Тащить каждому свою тележку. Я за теорию малых дел.

— Ну, например?

— Просыпаюсь — первый взгляд на портрет покойного мужа, отца моей дочери. Потом — на книжные полки. Там гора книг, которые мне удалось выпустить после того, как я в 75 лет ушла на пенсию, сейчас мне 82. Собрания сочинений любимых авторов, составленные мною из лучших переводов, с моими комментариями и предисловиями; не забыла, естественно, и свои переводы. Смотрю и радуюсь.

— Скоро ваши книги уже не поместятся в квартирке.

— Это кооперативная. На какую денег хватило. Не могла я бегать по инстанциям: «Я ветеран войны, дайте».

— Не хотели бы уехать из России?

— Нет. Никогда. Даже в самые мрачные времена, в часы, граничившие с отчаянием. Почему — объяснить трудно… Да я больше недели не могу прожить за границей! Меня тянет сюда, к моему письменному столу, к моему каштану, который -видите — заглядывает в окно. Когда в Москве был ураган, он расщепил каштан пополам, одна половина рухнула, вторая обморочно свалилась на перила балкона. Я разговаривала с ним, заклинала, умоляла выжить, гладила и целовала листья. Хотите верьте, хотите нет: постепенно, понемногу дерево распрямилось. И встало в полный рост.

— Евгения Александровна, что же такое патриотизм, по-вашему?

— Не знаю… Может, лучше выпьем с вами коньячку?»…

Замечу только, что Инну Руденко называют Совестью журналистики. Если она решила взять интервью, то надо быть настоящим. В юности Руденко начинала в газете «Комсомолец Киргизии». Я был одним из тех, кто бегал к ней со своими заметками.
Поводом к написанию этого материала послужило выложенное в Инстаграмм Антоном Носиком стихотворение немецкого военнопленного, посвященное ей, Евгении Кацевой, которое увидело свет на выставке в Еврейском музее и центре толерантности (Jewish-museum.ru), в Москве, приуроченной празднованию 70-летия окончания Великой Отечественной войны, где помещены  уникальные документы о тех, кто «День Победы приближали, как могли». Среди них – летчица Полина Гельман, единственная еврейка Герой Советского Союза; военный переводчик и писатель Елена Каган, входившая в группу поиска тела Гитлера; офицер Красной армии Александр Печерский, руководитель единственного успешного восстания в лагере уничтожения Собибор (Собибур); писатель Василий Гроссман, автор первых текстов о Холокосте и другие. Вот среди других – моя героическая тетка – Евгения Александровна Кацева – женщина поразительного мужества и красоты, о чем свидельствует стихотворение военнопленного немца, который по всем законам логики должен был ее ненавидеть (и как еврейку, с ярко выраженной внешностью, и как переводчика на допросах его, «доблестного воина армии фюрера».

На русский язык это стихотворение любезно перевела Татьяна Календарева:

Улыбнись же, моя любовь
Желаю я этого, словно вор.
Украду я твою улыбку,
Как будто золотую монетку.

Поцелуй меня, моя любовь
Я желаю этого, словно вор.
Из уст твоих пурпурных
Веет счастием безумным.

Приласкай меня, моя любовь.
Я желаю этого, словно вор.
Твоё доброе сердечко
Излечит боль навечно.

Спой мне, моя любовь,
Я желаю этого, словно вор.
Твой голосок сладкий,
Приумножит всё моё богатство.
Какие только сюрпризы не преподносит история. Вот и это послание внукам (и моим) из прошлого тысячалетия , из «сороковых грозовых» века двадцатого.

С братом Самуилом, племянником Саней – будущим Действительным членом Российской академии педагогических и социальных наук – в г. Фрунзе во время отпуска из Берлина, 1947 г.

Стихотворение, написанное пленным немцем: «С благодарностью и любовью, дорогой Жене».

Евгения Александровна Кацева. Студентка, 1938 год.