Вести из Оша: поспешные выводы и утраченные шансы
Возможно ли, изучить противоречащие друг другу сообщения о случившемся на юге; проверить пелену теорий заговора, сложившуюся вокруг причин начала насилия; возложить на временное правительство ответственность за проведение последующих следственных мероприятий?
Будучи единственным национальным органом с подобными полномочиями, а также с учетом того, что поиски виноватых резко обострили отношения между узбеками и киргизами, комиссия потенциально могла успешно выступить как примиряющая сила, Для этого следовало: изучить противоречащие друг другу сообщения о случившемся; проверить (а в случае необходимости — и дискредитировать) пелену теорий заговора, сложившуюся вокруг причин начала насилия; возложить на временное правительство ответственность за проведение последующих следственных мероприятий; наконец, предоставить практические рекомендации по восстановлению доверительных отношений между представителями этнического большинства и этнического меньшинства Киргизии.
Но недлинный доклад, подготовленный комиссией, в большей степени ставит новые вопросы, чем дает ответы на старые. Скорее всего, он лишь углубит остроту дебатов о том, что на самом деле случилось в Оше. Авторы отчета небрежно обращаются со ссылками, пользуются сомнительной методологией, текст пронизан логическими и фактологическими несоответствиями, а также постоянно лавирует между индивидуальной и коллективной ответственностью; тон документа не столько разъяснительный, сколько утвердительный, причем ссылок на поддающиеся проверке источники, на которых основывались бы приведенные утверждения, дается мало.
Все было бы не так тревожно, если бы выводы комиссии не были столь смелыми. События на юге Киргизии, как нам рассказывают, представляли собой «спланированную крупномасштабную провокацию, ориентированную на раскол Киргизии и разрушение единства ее народа». Ответственность за эту провокацию, как видно, возлагается на «националистически настроенных лидеров узбекской общины», попытавшихся воспользоваться вакуумом власти, существовавшим на юге после восстания 7 апреля, с целью выдвижения собственных политических требований. Главным среди этих провокаторов назван ныне находящийся в изгнании узбекский предприниматель и политик Кадыржан Батыров, а также члены «клана Бакиева», дискредитированные после апрельского восстания и желающие порезвиться совместно с наркобаронами, террористами и лидерами запрещенного Исламского движения Узбекистана с целью дестабилизации обстановки в регионе.
Документ открывается перечислением исторических, культурных и политических истоков конфликта. Истоки эти авторы документа находят в географической и социальной сложности обстановки в Ферганской долине, в «неусвоенных уроках» ошского конфликта июня 1990 года, а также в изменении этнического состава населения юга страны с момента провозглашения независимости в 1991 году. Ферганская долина всегда была не только площадкой, где пересекались друг с другом разные цивилизации, но и «тугим узлом разнообразных проблем, противоречий и конфликтов». В 1920-х годах в ходе национально-территориального размежевания ее разделили на якобы национальные республики, которые, тем не менее, имели крупные группы меньшинств; и сейчас в долине продолжаются трения вокруг демаркации границ и пользования ресурсов, лежащих поблизости от них.
В документе отмечается, что многие уроки, которые следовало извлечь из ошского конфликта июня 1990 года, не были усвоены, так как руководители, остававшиеся у руля, не приняли «практических мер по корректированию ситуации в сфере межэтнических отношений» и проигнорировали экономические и социальные неурядицы, из-за которых люди и вышли на улицы. При дальнейшем рассмотрении межнациональных отношений на юге Киргизии в период после обретения независимости признается, что лозунг акаевского периода, в котором Киргизия называлась «общим домом», зачастую носил лишь декларативный характер. Однако комиссия приходит к выводу, что в период независимости «ущемления прав узбекского населения Киргизии не было», хотя были «определенные проблемы с представленностью лучших, наиболее профессиональных людей» в эшелонах военного командования и политической власти.
В документе не приводится внятного обоснования причин конфликта — скорее слабо соединенные друг с другом утверждения вкупе с демографическими данными об этническом составе населения юга Киргизии. А общий итог наблюдений заключается в том, чтобы вынести ответственность за возникновение трений между киргизским и узбекским населением юга Киргизии за рамки государственной политики. На выходе имеем сюжет о географическом и культурном детерминизме (Ферганская долина предстает в нем как полиэтничный пороховой склад, подверженный болезни религиозного экстремизма), о националистически ориентированных узбеках и о циничном манипулировании людьми со стороны политических и духовных лидеров. Вот, к примеру, чем заканчивается глава об «истоках»:
«Архивные материалы, научные исследования проблем Средней Азии и факты и аналитические документы, касающиеся трагедии 1990-го года и последующих событий, показывают, что исламизированная и националистически настроенная узбекская часть Ферганской долины, чьи идеи вскармливались Исламским движением Узбекистана (ИДУ), ориентировалась на объединение Ферганы и на создание унитарного исламского государства — халифата. Ту же цель преследует религиозная партия „Хизб-ут-Тахрир“, действующая более мирными методами. Боевые действия 1999—2000 годов в Баткенской области, нападения и террористические акты исламских боевиков в Кадамджае, Джалал-Абаде и Узгене и последние террористические акты в Оше и Бишкеке подтверждают это вновь».
В этом отрывке рядом ставятся цели ИДУ и «узбекской части Ферганской долины»; предполагается, что узбекская часть и «националистически настроена», и стремится к созданию Халифата; а в качестве доказательств приводится ссылка на события, не имеющие никакого отношения к утверждениям, лежащим в центре суждения. Подобные формулировки одновременно делегитимизируют политические требования меньшинства (они требуют расширения своего политического представительства и сферы применения языка) и создают узбекскому населению Киргизии образ не имеющих различий, не делающих различий и не вполне верных своему государству людей. На основе этого делаются некоторые предположения проблемного характера. В мае, как утверждается, в родном селе экс-президента Бакиева Тейите был сожжен киргизский флаг, и этому событию придается немалое значение при объяснении причин всплеска насилия; оно, как нам объясняют, не могло «не вызвать возмущения киргизской части населения». Предполагается, таким образом, что флаг был сожжен узбеком (никакого подтверждения чему не приводится) и что верность киргизскому флагу естественным образом будет выше среди киргизской, чем среди узбекской части населения.
Подобные рамки еще и вызывают некоторые сомнительные причинно-следственные связи. В качестве доказательства сознательной попытки «поднять националистические чувства узбекской молодежи» приводится посвященная ошскому конфликту 1990 года статья, написанная уважаемым киргизским академиком Нурбеком Омуралиевым и опубликованная 4 июня 2010 года на русскоязычном информационном сайте Ferghana.ru. Но почему русское информационное агентство и киргизский академик должны вступать в заговор подобным образом — остается неясным. Причины и мотивы выводятся авторами из эффекта, оказанного появлением статьи Омуралиева, которая должна была подстегнуть общественные дебаты о событиях 1990 года.
Аналогичным образом — тот факт, что многие узбекские семьи на пике насилия писали на стенах и воротах слово SOS, приводится как доказательство не страха перед поджигателями и погромщиками, а как доказательство их коллективной информированности о предстоящих событиях: это был заранее поданный знак силам из Узбекистана и «вооруженным религиозным экстремистам», чтобы они знали, в каких домах живут узбеки (и, видимо, — хотя в документе об этом и не говорится — чтобы провести избирательную спасательную операцию). В качестве доказательства этого утверждения приводится тот факт, что все надписи были выполнены «особой краской, аккуратно и однотипно», а также то, что двое узбеков старше двадцати лет признались на допросе, что это было так. Мы не даем никаких реальных и убедительных доказательств, что сепаратистские настроения, двигавшие, как утверждается, Кадыржаном Батыровым, охватили многих; это несмотря на то, что существуют довольно значительные научные доказательства обратного.
Итак, перед нами документ, авторы которого видит объяснения фактов в заговорах и тайных планах. Этническую принадлежность авторы считают не переменным аспектом социального обозначения человека, а абсолютной и всеопределяющей идентичностью. Наконец, группы населения они считают игрушками в руках политических лидеров, которые мобилизуют их ради совершения насилия во имя себя. Все это приводит их к сомнительным выводам. Но также это приводит к тому, что они уклоняются от некоторых других крайне важных вопросов — вопросов о виновности военных, полицейских и прочих представителей власти, причем как в разгар кризиса, так и во время последующих следственных мероприятий (проведение которых было осуждено Human Rights Watch и другими организациями). Вопросы о нормализации внесудебного насилия, ставшего повседневностью в Киргизии после «тюльпановой революции» 2005 года. Вопросы о возмущении, испытываемом многими молодыми людьми (как киргизами, так и узбеками) в связи с тем, что единственные способы пробиться — это или знать нужных людей, или выбиться из страны и поехать работать на стройку в Россию. Короче говоря, вопросы о государстве, о его политике и о возможностях, которые оно предоставляет гражданам, чтобы они могли иметь уверенность в будущем.
Пожалуй, самое важное — это то, что огульно объяснив все циничными манипуляциями со стороны правящих кругов и назвав значительную часть июньских событий ответом на «провокацию», авторы документа обошли действительно сложные вопросы, которые стоило бы задать после трагических событий: как вышло, что столько молодых людей (вне зависимости от их этнической принадлежности) удалось спровоцировать на совершение таких актов насилия против представителей другой этнической группы? Что же такое нарушилось — в структуре солидарности, в сетях общественной жизни, в том, что внушается молодым людям школой, телевидением, спортивными клубами, друзьями и родителями, — что насилие предшествовавших месяцев превратилось в рутину и переросло в межэтническое? С помощью каких механизмов молодые люди были организованы и вооружены с целью совершения зверств? Какова была роль слухов, страхов и зачастую жутких видеозаписей, опубликованных в интернете и распространявшихся через сотовые телефоны? Почему традиционные властные структуры в одних местах рухнули, да еще и с такой катастрофической быстротой, а в других — успешно остановили насилие? А если июньское насилие было запланированным и заранее подготовленным событием, как утверждают авторы документа, то почему было сделано так мало для предотвращения кровопролития, почему не обратились к обладателям авторитета на уровне сел (и городских кварталов), чтобы они не позволили своим сыновьям и внукам прибегнуть к насилию?
На эти вопросы не может быть простых ответов. Но сам факт, что авторы документа едва ли приближаются к тому, чтобы вообще их поставить, ограничивает возможности начала устойчивого диалога о том, как можно не допустить повтора подобной трагедии. В документе содержатся рекомендации в девятнадцати пунктах, но существенных предложений о том, как можно сделать или хотя бы представить себе убедительную и полиэтничную модель развития Киргизии, при которой все граждане будут понимать, что у них есть будущее, там слишком мало. Там даже есть рекомендация объявить 2011 год годом «гармонии и толерантности»; есть рекомендация разработать Концепцию и программу этнической политики; есть рекомендация провести новые исследования межэтнических отношений, а также двигаться в направлении «консолидации и интеграции народа Киргизии» при городском планировании в будущем. Подобные инициативы нельзя не приветствовать. Но как именно подобные меры поспособствуют укреплению доверию в контексте господства страха, возмущения и беспокойства по поводу элементарной безопасности — пока не ясно.
Документ сам по себе давно стал политическим объектом. Некоторые из членов комиссии ушли в отставку, один публично отрекся от сделанных ею выводов за несколько дней до публикации доклада, выступив с критикой в адрес отсутствия надежных исследований, «слишком слабых» выводов и рекомендаций, а также отсутствия дискуссий о методологии и рабочих процедурах. По крайней мере один парламентарий и член временного правительства, подвергнутый критике в докладе за непредотвращение кровопролития, пообещал подать в суд на главу комиссии Абдыганы Эркебаева. А 19 января спикер парламента призвал парламент рассмотреть вопрос об «этичности» одного узбека из состава комиссии, Бахтияра Фаттахова, который, судя по всему, не согласился с выводами, сделанными авторами документа.
На фоне возмущения и политических игр серьезные дебаты о выводах, методах и доказательной базе документа становятся неслышными. И это может стать упущенным шансом. Несмотря на множество вопросов, которых авторы документа не задали и на которые не ответили, публикация документа и обсуждение его в парламенте — событие, имеющее символическую важность. Впервые появилось официальное изложение произошедшего в Оше, а также возможность провести в обществе диалог о том, как предотвратить повтор подобной трагедии. Десятки тысяч жителей Киргизии, чью жизнь эта трагедия перевернула вверх дном, заслуживают хотя бы того, чтобы этот диалог не заглушал шум межпартийных политических схваток.
("Open Democracy", Великобритания)
МэдлинРивз (Madeleine Reeves)
Комментарии